Маяковский берет на себя нелегкое право судить своих коллег по литературному цеху, конечно, и потому, что ему и самому немало доставалось в литературной борьбе. Но это не сведение счетов.

Маяковский берет на себя еще более нелегкую ответственность, то панибратски, то очень доверительно разговаривать с тенью (статуей) великого Пушкина.

Маяковский как бы намеренно напрашивается на упрек в нескромности, но делается это скорее всего для того, чтобы вообще развенчать как прижизненный, так и посмертный культ известного талантливого человека. Не забудем, что этот мотив звучал уже в поэме о Ленине, которую Маяковский закончил в марте 1924 г. «Я люблю вас, но живого, а не мумию». В «Юбилейном» именно в финале, т.е. в самом ударном месте, звучит в сущности та же мысль: «Ненавижу всяческую мертвечину! Обожаю всяческую жизнь!».

Но главное для Маяковского, пожалуй, в том, что, возвращая Пушкина из прошлого в живую современность уже напряженных 20 гг., Маяковский и сам заглядывает в вечность, в свое посмертное бытие - «У меня, да и у вас, в запасе вечность». И во имя этого будущего отказывается от собственного прижизненного памятника, осознавая, как и все значительные люди, свое человеческое и поэтическое одиночество. Не с кем поговорить, кроме Пушкина, только он способен понять и, наверно, утешить («Мне при жизни с вами сговориться б надо»). Вот стремительная и закономерная эволюция Маяковского от футуристического антипушкинизма к открытому признанию в любви к «генералу классику».

Конечно, не случайно в исповедники избирается Пушкин, великая личность трагической судьбы: «Я теперь свободен от любви и от плакатов.

Продолжение в следующей главе…